О ТВОРЕНИЯХ СВЯТИТЕЛЯ ГРИГОРИЯ БОГОСЛОВА

Последние, дошедшие до нас, многочисленны, включают в себя слова (гомилии), стихотворные произведения и письма. В издании МДА они составляет шесть томов, содержащих «Слова», числом 45, из коих особенно замечательны «5 Слов о Богословии» (с 27-го по 31-е); Послания; «Песнопения таинственные»; «Молитвы»; и письма различным лицам.
Как понимать слова «молчанием предается Бог»
Это выражение есть в «Слове 21, Похвального Афанасию Великому, архиепископу Александрийскому», после блаженной кончины коего Богослов говорит следующее:
«Отторгнуты от нас все любомудрые, боголюбивые и заранее сожительствующие с горними мужи, которые, хотя во всем другом мирны и умеренны, однако же не могут пренесть с кротостью, когда молчанием предается Бог, и даже делаются при этом весьма браннолюбивыми и неодолимыми (ибо таков жар ревности), и готовы скорее ниспровергнуть, чего не должно, нежели пренебречь должным. За ними устремляется немалое число и народа, подобно стае птиц, улетая за улетевшими вперед, и даже теперь не перестают улетать».
Существует мнение, что в этой фразе «ударение падает на слова «отторгнуты от нас». И что святитель Григорий явно не одобряет не кроткое поведение «браннолюбивых и неодолимых» спорщиков».
Однако, вполне имеет право на существование и другое, общепринятой мнение: «Молчанием предается Бог», ибо нельзя молчать, как не молчал св.Афанасий Великий, когда ариане пытались низвергнуть основные истины Православия. И подобно сему Великому точно также не мог молчать св.Григорий Богослов, обличая тех же еретиков!
Но есть и другой, гораздо более глубокий взгляд на сие крылатое выражение. Ведь молчание – это важнейший богословско-аскетический принцип богопознания. Согласно учению св.Дионисия Ареопагита Бог, обладая всеми совершенными свойствами и качествами, однако ими не ограничивается. Будучи Всевышним, Он выше всего этого самого совершенного, и даже выше бытия.
Поэтому наиболее совершенное богословие, называемое апофатическим, состоит не в том, чтобы говорить о том, что Бог есть, а в том, чтобы рассуждать о том, что Он не есть; но не потому, что, как мнят атеисты, Его нет, а потому, что Он превыше всего, в том числе выше всякого бытия. Такой способ рассуждения обычно заканчивается молчаливым, безмолвным созерцанием Всевышнего в Его совершенстве.
К такому возвышенному методу богопознания и богомыслия прибегали многие святые отцы, уходившие в безлюдные места ради сего безмолвия. И сам св.Григорий Богослов, как мы видели из краткого описания его жития, также часто пребывал в сей добродетели (молчания, безмолвия), уходя в пустыню или пребывая в конце своей жизни в Арианзе.
Сему апофатическому методу богопознания он посвятил одно из своих слов (Слово 28-е, о богословии второе), заканчивая его так:
«И если сіе воспѣто по достоинству, то благодареніе Троицѣ и единому въ Трехъ Божеству! Α если не достаточнѣе желанія; то и въ семъ случаѣ побѣдило слово мое; ибо оно трудилось доказать одно то, что выше ума естество даже вторичныхъ существъ, а не только Перваго и Единаго… Превысшаго всѣхъ».
Но такой совершеннейший способ познания Бога в безмолвии лишь отчасти соответствовал насущным нуждам Церкви, обуреваемой еретическими бурями. В ответ на которую нужно было не молчать, а вступать в богословскую полемику с еретиками, т.е. необходимо было не только молчание, но и слово, о коем апостол говорит так: «Слово ваше да будет всегда с благодатью, приправлено солью, дабы вы знали, как отвечать каждому» (Кол.4: 6).
Поэтому святитель прибегал к другому способу богопознания –катафатическому, когда богослов говорит о том, что есть Бог, указывая на Его совершенство и совершеннейшие свойства. В богопознании он также, подобно ап.Павлу (Рим.1: 19-20) , советует познавать Бога из Его творений.
Это тем более было важно, что, выражаясь нашим языком, лжеучение арианства носило, так сказать, вирусный характер. Как известно, вирус не имеет собственной системы размножения, но вводит свою ДНК в здоровую клетку пораженного им организма. И эта клетка, предпочтя более простую ДНК вируса своей родимой, начинает вместо подобных себе клеток, как ей и положено по природе, начинает производить болезнетворные вирусы.
Так и арианское лжеучение было гораздо проще, или лучше сказать, примитивнее православия. Поэтому оно и легче воспринималось простонародьем, чернью. И действительно, у них все было просто:
«если Отец рождает Сына, то было время, когда Сына не было. Следовательно, Он сотворен из небытия, т.е. есть творение, тварь. Это же самое можно сказать и о Святом Духе, Который от Отца исходит, значит и Он – тварь».
Сами же рождение и исхождение понимались арианами в самом грубом, смысле, «как какое-то телесное отделение или разделение», — что также было «хорошо понятно» недавним язычникам. Поскольку соответствовало их мифологическим представлениям о божестве, где, например, богиня Афина телесно рождалась из головы верховного бога Зевса. Так что такая вирусно-примитивная форма арианства весьма способствовала его распространению. Поэтому, чтобы воспрепятствовать сему, от православных требовалось не молчание, но слово истинной премудрости.
Между прочим, чтобы читатель не думал, что касаясь вопроса, так сказать, «православной вирусологии», мы фантазируем, заметим, что сие известно уже давным-давно. Так и пророк Давид говорит: «Се боле неправдою, зачат болезнь, и роди беззаконие» (Пс.7: 15). На что св.Василий Великий замечает, что у женщин бывает иначе: сначала они зачинают, затем испытывают боли при беременности и родах, и лишь после этого рожают.
Но так бывает у людей. А у вирусов, как телесных, так и духовных порядок действий такой, о котором пророчествует царь Давид. Сначала вирус вводит свое ДНК или лжеучение (причем заметим, что и то, и другое – неправда) в здоровую клетку или душу христианина. Клюнув на простоту или, точнее, примитивность этой неправды клетка или душа принимает ее и болеет телесной или духовной болезнью, т.е. зачинает болезнь. И, наконец, рождает беззаконие: клетка вместо положенных ей по природе подобных же клеток рождает вирусы, а христианин становится еретиком!
К тому же, если истина всегда единообразна и порождает единомыслие, к примеру, дважды два в ней всегда четыре, то неправда или лжеучения, как правило, многообразны и порождают разномыслие. Посему данное произведение в них может быть «и пять, и шесть, и семь и… так далее, до бесконечности».
Это значит, что в ересях всегда возникает множество толков; причем, сами еретики из-за этого спорят друг с другом. Образно выражаясь, один говорит: «дважды два – пять»; нет, возражает другой: «это – шесть»; «вы оба неправы, — говорит третий, — это четыре… миллиона» и т.д.
Так было и во время св.Григория, когда каждый невежда считал себя «великим богословом», споря с подобными же себе простофилями. Причем, эти споры, касающиеся самых таинственных и глубочайших истин Православия, особенно догмата Пресвятой Троицы, велись не только в неподобающей для сего возвышенного предмета грубой форме, но и в самых неподобающих для сего места: на торжищах, в банях, зрелищах и т.п.
Обличая сие заблуждение, святитель говорит:
«Любомудрствовать о Боге можно не всякому, — да! не всякому. — Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем; потому что способные к этому люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душу и тело. Для нечистого же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения к солнечному лучу» (Слово 27-е, о богословии первое или предварительное).
Впрочем, в конце сего Слова 27-го он же советует:
«А если ты не удостаиваешь это и словом, как маловажное и многократно опровергнутое, хочешь заняться своим предметом и в нем ищешь пищи любочестию, то и здесь укажу тебе широкие пути. Любомудрствуй о мире или мирах, о веществе, о душе, о разумных — добрых и злых природах, о воскресении, суде, мздовоздаянии, Христовых страданиях. Относительно этого и успеть в своих исследованиях не бесполезно, и не получить успеха не опасно. О Боге же будем рассуждать теперь не много, но в скором времени, может быть, совершеннее, о самом Христе, Господе нашем, Которому слава вовеки, аминь».
Этим Богослов полагает разницу между феологией или богословием (под которым ранее обычно понимали учение о Боге в Самом Себе и о Пресвятой Троице), о чем рассуждать неподготовленным – душевредно; и икономией или домостроительством, т.е. рассуждениями о том, что полезно для спасения души. Первого (феологии-богословия) невеждам надо избегать, второе (икономия-домостроительство) же полезно и необходимо для каждого христианина.
В ответ на измышления ариан о том, что Сын рождается, а Дух Святой исходит от Отца во времени и телесно, Богослов предлагает следующее возвышенное учение о Троице:
«Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас — Отец, и Сын, и Святой Дух. Отец — родитель и изводитель, рождающий и изводящий бесстрастно, вне времени и бестелесно; Сын — рожденное; Дух — изведенное, или, не знаю, как назвал бы это тот, кто отвлекает от всего видимого. Ибо не дерзаем наименовать этого преизлиянием благости, как осмелился назвать один из любомудрых эллинов, который, любомудрствуя о первом и втором Виновнике, ясно выразился: «как чаша льется через края».
Не дерзаем из опасения, чтоб не ввести непроизвольного рождения и как бы естественного и неудержимого исторжения, что всего менее сообразно с понятиями о Божестве. Посему, не выходя из данных нам пределов, вводим Нерожденного, Рожденного и «от Отца Исходящего», как говорит в одном месте Сам Бог — Слово (Ин.15:26).
«Но когда это «рождение» и «исхождение»?» — Прежде самого «когда». Если же надобно выразиться несколько смелее: тогда же, как и Отец. Но когда Отец? — Никогда не было, чтоб не был Отец. А также никогда, не было, чтоб не был Сын, и не был Дух Святой.
Еще спросишь меня; и опять отвечу тебе. Когда родился Сын? — Когда не родился Отец. Когда исшел Дух? — Когда не исшел Сын, но родился вне времени и неизглаголанно, хотя не можем представить себе того, что выше времени, даже желая избегнуть выражений, означающих время, потому что слова «когда», «прежде», «после», «сперва» не исключают времени, как ни усиливаемся в этом; разве возьмем вечность, то есть продолжение, которое простирается наравне с вечным, а не делится на части и не измеряется никаким-либо движением, ни течением солнца, что свойственно времени.
«Но если Сын и Дух совечны Отцу; то почему же не собезначальны»? Потому что они от Отца, хотя не после Отца. Правда, что безначальное вечно; но вечному нет необходимости быть безначальным, как скоро возводится к Отцу, как к началу. Итак, Сын и Дух не безначальны относительно к Виновнику. Известно же, что Виновнику нет необходимости быть первоначальнее Тех, для Кого он Виновник; потому что и солнце не первоначальнее света. И вместе Сын и Дух безначальны, относительно ко времени, хотя ты и пугаешь этим людей простодушных. Ибо не под временем Те, от которых время».
(Слово 29-е, о богословии третье, о Боге Сыне первое).
И далее говорит:
«Каким же образом рождение бесстрастно?»— Таким, что оно не телесно, Ибо если телесное рождение страстно ; то бестелесное — бесстрастно (там же).
Точно так же непостижимо сами рождение Сына от Отца и исхождение от Него Духа Святого: «Посему что же есть исхождение?» Объясни ты мне нерожденность Отца; тогда и я отважусь естествословить ο рождении Сына и об исхождении Духа, тогда , приникнув в тайны Божии , оба мы придем въ изумление, — мы , которые не можем видеть у себя под ногами , и исчестъ песка морскаго и капли дождевыя и дня века (Сир, 1, 2.), не только что вдаваться в глубины Божии и судить об естестве столько иеизглаголанном и неизъяснимом» (Слово 31-е, о богословии пятое, о Святом Духе).
Это учение свят.Григория Богослова о Пресвятой Троице вошло в сокровищницу православного догматического богословия и составляет одну из существеннейших его частей. Правда, возникает вопрос: а как оно соотносится с учением св.Дионисия Ареопагита о Всевышнем, Который превыше всего? Очевидно, и в том, и другом учении речь идет о едином (одном и том же) Боге, следовательно, между этими учениями должна быть взаимосвязь. Вопрос: какая? Пока на это нет ответа.
Эсхатология.
Что касается эсхатологии святителя, то она совершенно традиционна и полностью соответствует учению Св.Писания и Св.Предания: в конце времен, после кратковременной тирании антихриста, наступит Второе Пришествие Христа; воскресение мертвых и Страшный Суд. После которого праведники войдут в Царство Небесное, а грешники – в геенну.
Поэтому ошибочна попытка некоторых нынешних исследователей приписать ему веру в апокатастасис, т.е. «всеобщее восстановление или всеобщее спасение». Ничего подобного у него нет, а тщетные потуги этих совопросников, сообразующихся с веяниями века сего, не имеют никакого отношениями к учению Богослова, но искусственно надуманы.
Об участи некрещеных младенцев.
Разнотолки вызывают и слова святителя об участи младенцев, по тем или иным причинам не сподобившимся крещения:
«Последние не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны, потому что, хотя не запечатлены, однако же не худы, и больше сами потерпели, нежели сделали вреда. Ибо не всякий недостойный наказания, достоин уже и чести; равно как не всякий, недостойный чести, достоин уже наказания».
Некоторые нынешние мечтатели истолковывают это в том смысле, что такие младенцы, как, якобы, безгрешные, будут само собой спасены, т.е. автоматически попадают в рай. Что не соответствует ни действительному положению вещей, ни этим словам Богослова. Ибо если они войдут в рай, то, естественно, этим самым и будут прославлены, и сподобятся чести. Между тем, Богослов говорит лишь о том, что они не будут наказаны.
А такое возможно только в аду, точнее, в тех его местах, в которых, как на лоне Авраамовом, хотя нет славы, чести и радости, но и нет страшных адских страданий. Очевидно, туда и идут не крещенные младенцы. Но, возможно, их верующие родители могут их вымолить своей частной молитвой (Церковь о них не может молиться) и милостыней.
Такое, т.е. православное понимание этого дает надежду родителям таких младенцев и понуждает их молиться за сих деток и творить в их память добрые дела, т.е. имеет высокое нравственное значение. Это особенно относится к тем матерям, а таких сейчас ой как много, которые в свое время, пребывая в атеизме, совершили аборты, но затем, придя в христианство, раскаялись в сем. Таковых это учение понуждает к покаянию и, опять же, к молитве и милостыне за своих убиенных во чреве деток!
Если же последние, согласно ложному мнению наших оппонентов, идут в рай, то отсюда следует абсолютно безнравственный вывод, что каждая мамочка, убившая во чреве своего младенца, «совершила очень доброе дело, т.к. автоматически отправила его в райские обители» ?! Чем такие мамы поощряются к нерадению об участи своих убиенных деток, ведь «зачем за них молиться, если они и так в раю» ?! А также поощряются аборты!
О священстве.
Высоко значение учения святителя о священстве. Как говорит о сем митрополит Илларион (Алфеев):
«Григорий Богослов был первым восточно–христианским автором, написавшим специальный трактат о священстве: до него эта тема затрагивалась церковными писателями лишь эпизодически. Трактат Григория, написанный на заре его церковной карьеры, сразу после иерейской хиротонии, оказал прямое влияние на многие позднейшие сочинения на ту же тему, такие как» «Шесть слов о священстве» «Иоанна Златоуста (IV в.),»Пастырское правило» «Григория Двоеслова (VI в.), Слово» «К пастырю» «Иоанна Лествичника (VII в.). В Православной Церкви трактат Григория и по сей день остается настольной книгой служителей Церкви; его изучают будущие священники в духовных семинариях».
Согласно, св.Григорию Богослову, священник – это прежде всего учитель, который для того, чтобы научить православию других, сам должен содержать и придерживаться его. Он — посредник между Богом и людьми, ибо предстоит Богу при совершении Таинств, особенно Таинства Евхаристии, в котором участвует и его паства. Священник – пастырь, подобный обычному пастуху овчему. Только пастырство священника гораздо труднее труда обычного пастуха:
«Поистине искусством из искусств и наукой из наук кажется мне руководить человеком, самым хитрым и изменчивым из живых существ».
И надо сказать, что Церковь вполне уяснила и применила сие учение к более чем успешному и выдающемуся пастырству самого святителя, как об этом свидетельствуют уже первые строки его тропаря: «Пастырская свирель Богословия твоего риторов победи трубы…».
Чрезвычайно важным является и вышеозначенное учение об отличии феологии-богословия и икономии-домостроительства для решения основной сотериологической проблемы нашего времени. Которая состоит в том, что еще с конца XIX века и по ныне основа нашего спасения — догмат Искупления подвергается нападкам различных лиц.
Причина сих нападок не совсем безосновательна. Действительно, во второй половине этого же XIX века в наши учебники догматического богословия перекочевала католическая концепция Искупления. Коя в общих чертах заключается в следующем:
«Человек в лице Адама и его потомков согрешил, оскорбив правду Божию. Принести удовлетворение ей он не может. Поэтому Сын Божий, воплотившись, приносит Себя в жертву на Кресте, чем удовлетворяет правде Божией, и открывает сим человечеству и каждому человеку путь ко спасению, путь в рай».
В этой концепции все формально правильно, понятно и рационально, но… ни уму, ни сердцу она ничего не дает. Поскольку здесь имеет место смешение возвышенного богословия и икономии-домостроительства. Действительно, мы веруем, что «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3: 16), — это основа догмата Искупления, но это же и богословская тайна (подобная тайне Пресвятой Троицы), которую нельзя выразить рациональной формулой, как это пытались сделать католики.
Что же касается удовлетворения правде Божией, то в этом нуждается не Бог, а каждый человек-грешник; и это относится уже к икономии-домостроительству. Это надо подробно разъяснять для пользы каждого спасающегося (что, впрочем, выходит за рамки данной публикации), а не облекать сие в богословскую форму и лепить из всего сего какую-то рационалистическую формулу.
Русское богословие конца XIX и где-то первые три четверти XX веков, не разобравшись в вышеозначенных тонкостях, критикуя католическое понятие Искупления, рикошетом было и по последнему, самому важному догмату для нашего спасения. Как сказал бы Гегель:
«Они вместе с грязной водой выплеснули из купели и младенца».
Правда, надо заметить, что нынешние богословы в этом отношении поступают куда более, в прямом и переносном смысле, оригинально. Они выкидывают из купели младенца, отрицая православный догмат Искупления; зато оставляют в ней всю грязную воду, подобно католикам предлагая свои, рационалистические и понятные, но губительные концепции искупления и спасения. Критика коих, впрочем, как уже было сказано, выходит за рамка данной статьи.
Однако, вполне возможно, что изъяснение всего сего для душеспасения дело недалекого будущего; и тогда св.Григорий Богослов окажет нам в этом свою существенную помощь. Но во всяком случае и сейчас можно молиться ему, прося просвещение ума, особенного необходимого для богомыслия.

#ПАТРОЛОГИЯ

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *