О Постгенонизме

Язык Традиции (и особенно традиционализм Генона как своего рода метаязык Традиции, язык описания языка Традиции) является общим для всех исторических традиций. Я не говорю о самых радикальных выводах Генона, где он утверждает наличие метафизического единства традиций. По этому вопросу могут существовать различные взгляды, я не хотел бы на этом останавливаться. Что абсолютно не подлежит сомнению, так это единство и абсолютная полномочность утверждения парадигмы традиционализма, которую вывел Генон, и универсальная применимость этой парадигмы ко всем формам традиции, как бы они ни выражались.

Все существующие традиции на своем парадигматическом языковом уровне жестким образом конфликтуют с языком современности, поскольку в их базовых установках заложено противоречие основных онтологических представлений. Они абсолютно несводимы друг к другу, неконвертируемы, исключают друг друга.

Когда мы говорили об онтологических осях, — о времени и пространстве, — об их центральной роли в языке Традиции и языке современности, мы пытались показать, что мирно сосуществовать они при имеющемся конфликте базовых установок не могут, что между ними наличествует глубинное противостояние. Существуют две «армии», две «партии»: «партия» языка Традиции и «партия» языка современности.

Так что же такое «постгенонизм»? «Постгенонизм» — это термин, который является, своего рода, реакцией на генонизм. Генонисты — это авторы, повторяющие Генона, рассматривающие его как гуру, занимающиеся повторением геноновского дискурса (а не усвоением его языка) с очень небольшими отклонениями и рассматривающие это занятие как своеобразное интеллектуальное хобби. Кто-то занимается собиранием марок, кто-то — садомазохизмом, а кто-то последовательно исследует кризис современного мира, изучает знаки времени: это своеобразная ниша для определенного типа европейских персонажей, которые воспринимают Генона именно как дискурс. Чтобы отличать традиционализм Генона как метаязык Традиции от воспроизводства дискурса Генона, от простого повторения с вариациями того, что говорил Генон, имеет смысл ввести термин «постгенонизм». Под этим следует понимать глубинное усвоение традиционализма Генона как фундаментального языка, действительно обобщающего все другие языки. Но когда генонизм становится усвоенным языком, метаязыком, методологической и онтологической одновременно парадигмальной структурой, а не отдельным дискурсом, он может дать совершенно неожиданный эффект.

Постгенонизм — это не просто позиция, это еще и миссия, это императив, это действие, процесс. В этом процессе усвоения Генона, понимания Генона как языка, а не как речи, есть две составляющих. Первая — исследование, познание и усвоение с позиций традиционализма (генонизма) живой конкретной Традиции, с которой мы имеем дело. Это процесс постепенного движения от традиционализма к Традиции. Это очень тонкий и деликатный путь. В зависимости от того, о какой конкретной традиции или конфессии идет речь, здесь имеются свои специфика, подводные камни, нюансы и тупики. Но это особая тема. Скажу лишь, что на этом пути не все гладко, как может показаться на первый взгляд, и «традиционалисты» подчас меняют конфессии, как костюмы, не находя нигде строгого соответствия геноновской теоретической ортодоксии.

Вторая составляющая постгенонизма — это ревизия с традиционалистских позиций языка современности, то есть измерение точного расстояния между тем, что является образцовой современностью, а что — фрагментарными остатками архаических структур, т.е. инерциально существующими элементами языка Традиции.

Постгенонизм реализуется преимущественно в двух сферах действия. С одной стороны, это применение вскрытой Геноном парадигмы к отдельной реально существующей Традиции. Это не такая простая вещь, как кажется на первый взгляд. Когда мы применим парадигмальный язык Традиции (традиционалистский метаязык) к реальному Православию, буддизму, иудаизму, исламу, к герметизму — к живым традициям и к их авторитетам, мы подвергнем эти области (и этих персонажей) определенному концептуальному методологическому рентгену, который высветит структуру их дефектов и отклонений от чистой парадигмы. Это очень серьезная и фундаментальная проверка на адекватность того, что выступает как Традиция.

Второе: Генон описал основные характеристики современного мира, языка современности в его чистой парадигме (которая в основных чертах совпадает с корпусом либеральных теорий), но окружающая нас реальная современность имеет значительные отклонения от идеала, от базовой модели. Эти отклонения являются инерциальными элементами Традиции (les residues, les vestiges), которыми пронизана современность. Реальный «современный мир» гораздо более традиционен, чем идеальный «современный мир». Конкретные дискурсы этого мира только стремятся к чистоте правильного языка современности. Соответственно, традиционализм как метод позволяет с неожиданной стороны взглянуть на многие современные явления, вскрыв в них инерциальные архаические туманности. За фазой утверждения того, что язык современности есть антитеза языка Традиции, напрашивается вторая фаза: вскрытие внутри современного мира разнообразных областей, отклоняющихся от языка современности, и следовательно, подлежащих адекватной интерпретации в контексте языка Традиции. Это тем более важно, поскольку между языком Традиции и языком современности нет даже приблизительного равенства: язык современности представляет собой предельно искаженный, антиномистский фрагмент языка Традиции, который первичен, не только исторически, но и онтологически, метафизически. Как уровень чисто количественной материи недостижим в принципе, и попытка произвести тотальную редукцию к нему есть только неосуществимое намерение, так и абсолютизация языка современности недостижима на практике. Современность не может до конца очиститься от Традиции, так как чистого отрицания онтически достичь невозможно. Эту линию развивали М.Элиаде, К.Юнг и их последователи.

Вместе с тем, существует и обратное обстоятельство. Современные (даже аутентичные) традиции являются на практике гораздо более современными, нежели это кажется на первый взгляд. Фундаментальный язык Традиции постепенно отступает под натиском операционной системы современности. И там, где внешний фасад по-прежнему остается неизменным и традиционным, сплошь и рядом на уровне экзегетики (интерпретации, толкования, освоения и понимания) может царить вполне современный дух. Конечно, непрерывные традиции всегда сохраняют возможность восстановления в них истинного традиционно-языкового измерения, но в определенных случаях это сделать совсем не просто, и огромный процент представителей аутентичных конфессий не только не способствует этому, но всячески препятствуют. Это настолько серьезное обстоятельство, что в определенных предельных случаях во внешне светских и «современных» течениях обнаруживается больше архаических, сакральных и, в конечном счете, традиционалистских черт, нежели в определенных разновидностях конфессий, имеющих историческую преемственность. Так, советский или китайский коммунизм содержит в себе больше элементов языка Традиции (выраженных, впрочем, парадоксально и противоречиво), нежели современная протестантская теология.

Традиционализм (как постгенонизм) оказывается в наших эсхатологических условиях чем-то большим, нежели просто принадлежность к конкретной традиции. Традиционалист, даже не практикующий никакую религию (что, впрочем бывает довольно редко, так как это противоречит естественной логике традиционализма), но освоивший, по Генону, язык Традиции, находится в чем-то ближе к ней (или, по меньшей мере, он острее и трагичней осознает свою дистанцию от нее), нежели человек, который внешне и формально принадлежит к аутентичной традиции (в том числе инициатической или эзотерической), но не совершает сложного и болезненного процесса выкорчевывания языковых парадигм современности.

Генон говорил, что традиционализм — это лишь намерение, лишь выражение желания примкнуть к Традиции. На самом деле, все гораздо сложнее. В нашей точке цикла традиционализм есть как раз то, что проверяет Традицию на аутентичность, фиксирует в ней наличие (или отсутствие) элементов языка современности.

Та картина, которую я описываю, очень проста. Если ее осознать, усвоить, сделать содержанием собственного сознания, то множество вещей станет понятным. Все можно будет свести к простейшим формулам, и тем не менее, эти простейшие элементы позволят расчистить колоссальные парадигматические засоры и заносы в религиозных, философских, этических и практических проблемах. Вычленение и сопоставление парадигматических языков — очень важная оперативная методика. Ведь даже реальная живая традиция может в определенный момент просто забыть о фундаментальных максимах традиционализма. Например, понимание Бога и божественной реальности у ряда христианских и даже полуправославных мыслителей становится отношением к чему-то подверженному времени. Так истолковывается историческая смена эпох — до Христа, после Христа — у ряда христианских (и даже православных) богословов. Все меняется вместе с вочеловечиванием Сына, верно, но Божественное всегда трансцендентно истории, оно входит в историю, но никогда не отождествляется с ней…

Например, иезуит Пьер де Шарден говорил, что Бог и эволюция материального мира — это одно и то же. Это безусловно облачение языка современности (эволюционизм) в псевдохристианские «богословские» ризы. Но элемент отождествления бытия и того, что находится во времени, можно сплошь и рядом найти и у не столь одиозных авторов. Парадигматический язык современности — это вещь отнюдь не простая (от него не укрыться с помощью большого количества земных поклонов, постов, молитв, усердного самосовершенствования). Он подобен черту, псу духовному, который может легко проникать за закрытые двери: даже к святым и отшельникам он как-то находил способ прокрадываться. Язык современности — это и есть дьявол, антихрист, как говорят староверы, умственный волк. Язык современности способен невидимо и незаметно разложить изнутри концептуальную, онтологическую, смысловую, метафизическую сторону той или иной традиции при частичном или даже полном сохранении ее внешних аспектов. Это очень серьезный момент. Традиционализм имеет колоссальное религиозное, духовное, эсхатологическое значение, потому что он напрямую сопряжен с реставрацией содержательной и наиболее важной стороны Традиции. Конечно, если традиционализм ограничивается лишь критикой современного мира, он остается инертным, бессильным, стерильным. Такой критический постгенонизм, имеющий дело только с современностью и разоблачающий все ее аспекты, важен как предварительная нигилистическая фаза, но недостаточен. Полноценный и законченный постгенонизм предполагает наличие обоих этих элементов. С одной стороны — позитивная «критика справа» конкретной живой традиции, с вхождением в нее, освоением и изучением, а с другой — жесточайшее отвержение современного мира на уровне вскрытия и разоблачения его глубинных языковых парадигм.

Среди обычных генонистов (а не постгенонистов) существует характерное заблуждение: они повторяют критические мотивы, направленные против современного мира, которые развивал Генон, с легкими добавлениями. Воспринимая генонизм как речь (дискурс), инвективы, направленные против метаязыка современности, они рассматривают как нечто застывшее, раз и навсегда данное. Но современный мир тоже меняется, причем качественно и существенно. Современный мир деградирует. Будучи комплексом аномалий, он в своей аномальности идет от плохого к худшему.

Что же происходит в процессе прогрессивного «осовременивания» современного мира? — То, что оказалось недостаточно современным, то, что не до конца совпадает с идеальным языком современного мира, с его кристаллической парадигмой, постепенно отслаивается и преодолевается.

Посмотрите на динамику процессов в идеологической сфере ХХ века! Она однозначно показывает, как современное постепенно извергает из себя то, что было внутри него менее современным. Нельзя сказать, что отвергаемое в этом процессе подлинно традиционно, но в рамках языка современного это все же было более традиционным, нежели все остальное. Прикладывая эту модель анализа, можно заметить, что в ХХ веке наиболее «традиционными» из «современных» идеологий были идеологии т.н. «третьего пути». Будучи наименее современными, они пали первыми, преодоленные более современными идеологическими формами. Коммунистические режимы были более современными, чем идеологии «третьего пути», но менее современными, чем либеральные. Здесь возникает очень интересный момент, который был упущен из виду критиками современного мира среди конвенциональных генонистов. Либеральный дискурс, последовательно побеждающий (и вытесняющий) вначале националистические, затем коммунистические идеологии, постепенно приближается к чистой модели языка современности, практически отождествляется с нею.

То, что Генон распознавал как основу языка современности, наиболее полно провозглашается радикальными либералами Б.Расселом, К.Поппером, Р. Ароном, Ф.фон Хайеком, Ф.Фукуямой, Дж.Соросом. Современный дискурс воинствующих либеральных идеологов Запада и их философской обслуги (Филипп Немо, Анри-Бернар Леви, Андре Глюксман и др.) являет собой уже не просто речи, выраженные на языке современности, но практически сам этот язык. Поэтому они говорят о «конце истории», об «исчерпанности какого бы то ни было дискурса», о «постмодерне». Постмодерн — это и есть начало эры победившего либерализма, последний рывок современного мира к своему идеальному языку. Отныне ничего принципиально нового сказать уже нельзя, остается лишь цитирование, рециклирование, «ремикс» совершенных ранее — на предыдущих этапах истории — высказываний. «Конец истории», понятый по-либеральному, есть предел манифестации языка современности в его последней, «эсхатологической» форме. Именно либералы понимают все точно так же, как мы, последователи Генона. Поэтому между нами существует напряженность реального диалога, который является истинным интеллектуальным содержанием происходящих в современном мире процессов.

За всеми событиями окружающего нас мира (падением рубля, военными конфликтами, отставками правительств, новыми открытиями в археологии) стоит борьба двух противоположных лагерей. Один полюс — это крошечный лагерь постгенонистов, почти не существующий, подобный песчинке в пустыне, другой — гигантский либеральный лагерь языка современности, который претендует на глобальное господство.

Маленький лагерь постгенонизма является, тем не менее, наследником гигантского онтологического достояния, сконцентрированного в языке Традиции. В нем — невероятное богатство смыслов. И эти смыслы живые, они двигаются, как континенты, поднимаются и опускаются. Это и есть настоящая жизнь, которая может быть какой угодно — хорошей, плохой, удачной, катастрофической, но это жизнь. Традиции бывают разными: зловещими, милосердными, подчас конфликтующими между собой. Но это не столь важно, ведь только в них, в мире языка Традиции, в мире традиционализма сегодня концентрируются колоссальные энергии реального бытия, которое контрастирует своим внутренним богатством и внешней бедностью с противоположной картиной либерального мира, основанного на вычищенном и отшлифованном языке современности, где сверкающая изобильная рекламная мишура прикрывает смысловой удушливый вакуум…

#ПФ

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *